- Какая же ты всё-таки сволочь, Гин…
И пощечина – как финальная точка в разговоре. В нехорошем таком, злом разговоре, который совсем бы не к месту в этот тихий спокойный вечер! Гневный разлёт ослепительно рыжих волос, и сёдзи, захлопнутые с громким треском перед лицом широко улыбающегося собеседника.
…Собственно, Ичимару всегда был невыносим. Порой – чуть менее невыносим, порой – невыносим в квадрате, когда от него шарахался даже Изуру, верный и терпеливый Изуру. Но бывали дни, когда озлобленность сквозила в каждом взгляде Ичимару, пропитывала все его жесты и интонации, выплескиваясь на всех, кто попадался под руку…
- Д-да, капитан, я всё перепишу… Виноват. Готов понести любое наказание.
Почтительные слова, опущенные глаза не видны из-под упавшей на лицо чёлки, и голос вроде бы не дрожит, но… Но. В офисе третьего отряда разлита тягостная тишина, ни один офицер не сунется занести бумаги или передать записку, и даже лейтенант то и дело невольно косит взглядом в сторону двери. Уйти бы, но нельзя, нельзя! Капитан изломанной черно-белой птицей замер за столом… То есть это с утра – за столом. А сейчас уже на подоконнике, мёртвым взглядом уставившись куда за горизонт, и кривя губы в злой улыбке. Страшно, до дрожи в коленях страшно!... и в то же время так больно понимать, что как бы ни старался – ничего ты тут не сделаешь, пока чёрное нечто, терзающее улыбчивого шинигами, не исчезнет само собой. Оно исчезает, всегда исчезает.. Перед этим доведя до нервного срыва едва ли не половину шинигами Готея.
…Приступы тоскливой злобы случались не так уж часто. Где-то раз в год – те, кто хорошо знал Ичимару, давно это заметили. Те, кто знал… Рангику и Изуру. Раз в год. Примерно в то время, когда робкая весна начинает потихоньку вытеснять подрастерявшую силы зиму. Раз на раз не приходилось – иногда сезонная депрессия и вовсе проходила стороной, порой лишь слегка касалась капитана своим отравленным крылом, а порой била по полной. И по нему, и – рикошетом – по всем окружающим. Особенно по этим двоим…
- Кажется, я уже созрела для того, чтобы самой выставить тебя к меносам!
- Яре-яре, как грубо…
- Пошел ты! Да-да, прямо вот из комнаты и пошёл. Можешь и через окно, и оставь в покое мой подоконник. До лучших времен, или до тех пор, пока не перестанешь на меня огрызаться!
- То есть ты меня выгоняешь навсегда? Аканна-а-а…
- И не надейся от меня отделаться, дурак!
В этот момент она дивно хороша – гневная, растрепанная, грациозная. Львица. Вот сейчас бы подойти, обнять, коснуться губами ложбинки на шее, провести языком чуть ниже… И не будет гнева, злости и закушенных губ. Не будет – проверено уже не раз и не два, в десятках ночей, пожалуй, проверено. Ну же! Всего один шаг!...
А шаг получается назад. Назад, к выходу, в холодную ночь, равнодушно ждущую за порогом. И меносы знают, какая сила берет за глотку, таща прочь от такого близкого тепла, заставляя глумливо ухмыляться и цедить слова, истекающие ехидной злобой… Хотя откуда им знать, меносам…
Они понимают, что всё бесполезно. «Ну что же ты, Гин?» - сказать бы, но не услышит. «Что случилось, лисёнок?» - коснуться бы плеча, но не заметит. «Может, я смогу помочь, капитан?» - умереть бы за него, но ведь лишь брезгливо скривится. Остается только молчать. «Почему?» - молчать. «Что с тобой?!» - молчать. «Не отталкивай, пожалуйста…» - молчать, молчать, молчать.
А он никогда не скажет, в чём причина. Просто пройдет время, и всё будет по-прежнему. Обычный Гин Ичимару. Ехидный, двуличный, улыбчивый… и опасный. А ещё непредсказуемый. Но всё же привычный, свой, родной. И даже иногда вполне понятный.
А пока он и сам не знает, почему порой злая тоска властно берет его за горло, и слишком близкое присутствие кого-то начинает обжигать нервы и выворачивать душу…
А в это время любое присутствие воспринимается как слишком близкое. Кроме Шинсо.
Надо просто молчать, сидя на крыльце под высокими звездами. Приятно шершавая рукоять мягко лежит в ладони, прохладная сталь не греется под рукой, и лезвие чуть серебрится, с материнской осторожностью оберегая от пореза пальцы, рассеянно гуляющие по обнаженному клинку. Шинсо тоже молчит, свернувшись мягким зверем где-то рядом с сердцем, и это уютно. Тоска немного отступает перед двойным молчанием. Немного и ненадолго, но эта передышка не дает окончательно сойти с ума… И даже робко подает голос надежда. Тихий и невнятный голос – кажется, неуверенный шепот о том, что всё будет хорошо… И можно поверить, и улыбнуться просто так, не напоказ. Для себя, для звезд, для Шинсо…И незаметно уснуть, убаюканному навалившейся усталостью.
И увидеть сон, про то, как когда-то в этот зимне-весенний день равнодушная толпа убивала беловолосого мальчишку в рваном косоде…

12.06.08